– В своих книгах и стать­ях Вы не раз называли пенитенциарную систему зеркалом общества. Почему?

– Уголовно-исполнительная система отражает, правда, свое­образно, все явления в обществе – и хорошие, и негативные. За последние 20 лет численность тюремного населения в нашей стране сократилась почти втрое. Если в 2000 году она составляла 78 тысяч человек, то сегодня – 33,5 тысячи. У нас индекс тюремного населения равнялся 540 на 100 тысяч населения. Впереди были только США с индексом 680 и Россия с индексом 600. Сегодня у нас тюремный индекс 157 на 100 тысяч населения. Мы должны гордиться таким сокращением.

Еще 30 лет назад 60% приговоров были связаны с лишением свободы. В большинстве развитых стран мира в места лишения свободы направляется примерно 10% осужденных, а 90% становятся адресатами альтернативных мер уголовно-правового воздействия. После того как была проведена гуманизация законодательства и изменилась уголовная политика страны, доля приговоров к лишению свободы сократилась до 30%. Остальные 70% приговоров связаны с альтернативными наказаниями и мерами некарательного характера.

С 2012 года их исполнение лег­ло на службы пробации, и в этом наша страна – пионер в Центральной Азии, это наше достижение. В настоящее время численность лиц, находящихся в местах лишения свободы, почти совпадает с количеством осужденных, состоящих на учете в органах пробации. Но не будь проведена модернизация уголовной политики, и эти примерно 30 тысяч осужденных тоже бы находились в изоляции от общества.

– Можно ли говорить об эффективности службы пробации, если среди отбывших наказание много рецидивистов?

– Постпенитенциарный рецидив действительно высокий, дос­тигает 70%. Другими словами, из 100 человек, которые выходят из мест лишения свободы, 70 туда возвращаются. Пенитенциарная система работает по принципу вращающейся двери: освободился, украл, выпил – в тюрьму. Дело в том, что у лиц, отбывших лишение свободы, нет возможности пройти полноценную социальную реинтеграцию. Или как сейчас говорят, ресоциализацию. Их не ждут на свободе. У них потеряны социальные связи, от них отказываются друзья и часто родные. У многих проблема с документами, нет востребованной квалификации, а значит, сложно трудоустроиться.

С марта 2022 года вопросы оказания социально-правовой помощи передали от органов пробации, то есть из Комитета уголовно-исполнительной сис­темы, местным исполнительным органам – управлениям координации занятости и социальных программ. Думаю, это решение было непродуманным и необоснованным с научной и практической стороны. Чтобы пробация стала эффективной, нужны методически грамотные, содержательные программы ресоциализации осужденных, которые должны осуществлять органы пробации. Это мировая практика. Если, например, человек осужден за семейно-бытовое преступление, он должен пройти специальную программу – как стать хорошим мужем, хорошим отцом, научиться управлять гневом или противодействовать агрессии. Я считаю, что передача функций по оказанию социально-правовой помощи осужденным местным исполнительным органам – это ошибка. У них для этого нет ни компетенций, ни стандартов, ни ресурсов. Сама идея пробации подразумевает сочетание контроля и социально-правовой помощи, но у нас этот гармоничный принцип нарушили.

– Как сказывается на социальной реабилитации осужденных устойчивое негативное отношение к ним в обществе?

– Если заглянуть в историю кочевой цивилизации, то у казахов никогда не было такого наказания, как лишение свободы. Тюрьма – это «изобретение» цивилизации земледельческой. В казахском обществе существовала система мер воздействия, выстроенная на возмещении, компенсации причиненного вреда. Если человек совершил преступление, он должен был заплатить аип – выкуп, кратный размеру причиненного вреда. Это ложилось тяжелым бременем на правонарушителя и хорошо работало на предупреждение преступлений. Первые тюрьмы появились в Казахстане, когда он стал частью Российской империи. Крепости, построенные в Усть-Каменогорске при Петре I и в Уральске при Екатерине II, до сих пор выполняют первоначальную функцию – являются следственными изоляторами!

Ситуация ухудшилась в 1930–1950-х годах с появлением сталинского ГУЛАГа. В тот период существовала уголовная ответственность даже за родство с «врагом народа», действовала статья ЧСИР – член семьи изменника родины. В связи с этим нередко наказание отбывали ни в чем не повинные люди. Конечно, это сказывалось и продолжает сказываться на сохранении традиции криминальной и тюремной субкультуры, и не только в Казахстане, но и на всем постсоветском пространстве. В своей книге «Преодоление наследия ГУЛАГа» я привожу такой пример: почти все действующие 80 учреждений уголовно-исполнительной системы расположены в зданиях, построенных в 1930–1950-х годах. Это внешний атрибут, но от тех времен была унаследована и система отношений между осужденными. Они живут по своим правилам, у них криминальная субкультура, жесткая иерархия, есть привилегированные осужденные, так называемые «положенцы», есть «каста неприкасаемых». И все это сохраняется в XXI веке. Есть расхожее выражение: тюрьма – это дорогое удовольствие делать плохих людей еще хуже в нравственном и правовом отношении.

– Что, на Ваш взгляд, нужно сделать для улучшения ситуации?

– Ресоциализацию нужно осуществлять буквально с первых дней направления осужденных в места лишения свободы. Пенитенциарные учреждения нужно сделать более открытыми для представителей гражданского общества. Необходимо дать возможность общественникам, неправительственным организациям реализовывать социальные проекты по профессиональному обучению, развитию навыков. Чтобы осужденные, освободившись, смогли трудоустроиться.

Какие вакансии сегодня вост­ребованы? В сфере коммуникаций и цифровых технологий. Возможно, есть смысл обучать осужденных в этом направлении. Но на сегодня в местах лишения свободы нет надлежащего обеспечения компьютерной техникой и доступа к Интернету. Кроме того, необходимо задействовать современные технологии и в том производственном процессе, где сейчас заняты осужденные, например в автомеханике. Необходимо изменить ценностное отношение общества к проблемам лиц, освобождающихся из мест лишения свободы. Каждый должен понимать, что гражданам, которые однажды оступились, нужно протянуть руку помощи. Человек, отбывший наказание, имеет право вернуться в общество полноценным гражданином, без стигмы преступника. К сожалению, уголовно-исполнительной системе нашей страны пока не удалось создать работающий механизм социальной реинтеграции осужденных. Она, скорее, напоминает корабль без парусов – нет движения.

О правах
и обязанностях

– Насколько соответствуют наши исправительные учреждения международным стандартам?

– В Казахстане 16 следственных изоляторов и 63 пенитенциарных учреждения уголовно-исполнительной системы. По официальным данным Комитета уголовно-исполнительной системы, три учреждения были построены в 30-х годах, четыре – в 40-х годах, шестнадцать – в 50-х годах прошлого века. Эти здания полностью изношены, а некоторые находятся в аварийном состоянии. За 30 лет независимости у нас не появилось ни одного исправительного учреждения, отвечающего международным стандартам! Была попытка построить следственный изолятор в Уральске, но все закончилось коррупционным скандалом. Объект так и стоит незавершенным.

Если по европейским стандартам нормой считается нахождение в одной камере площадью не менее шести квадратных метров одного заключенного, то наши учреждения – это двухэтажные здания с типовыми жилыми блоками на 100 человек, с общим туалетом, 10 санузлами на 100 осужденных. У человека нет личного пространства, он постоянно в зоне тревожности.

Я почти 20 лет посещаю исправительные учреждения и всегда чувствую специфический запах, его никакой бытовой химией не выведешь. Это запах стресса, страха, человеческих страданий. Сегодня заключенных пытаются переводить на камерную сис­тему содержания, но пока этот процент невысокий. Вообще современные исправительные учреждения – это дорогое удовольствие. В Великобритании, например, считается успехом, если за 5 лет удается сдать одну новую тюрьму.

Тем не менее я уверен: Казахстан как успешное государство может позволить себе строительство исправительных учреждений нового типа. В первую очередь для осужденных уязвимых категорий. У нас шесть учреждений, где отбывают наказание примерно 2 700 женщин. В Шымкенте женская колония расположена в бывшей царской конюшне, помещению больше 150 лет. Представляете, какие там условия?

В Алматы действует учреждение для несовершеннолетних, тоже устаревшее. В нем отбывают наказание около 50 подростков. Я давно предлагал передать его под юрисдикцию Министерства просвещения и преобразовать в коррекционный центр для несовершеннолетних.

У «барачного» содержания есть еще одна опасная грань. В нашей стране в настоящее время находится 651 человек, осужденный за террористические и экстремистские преступления. Таким образом, места лишения свободы становятся местами повышенного риска экстремистской радикализации осужденных. На эту проблему непосредственно указывал Глава нашего государства Касым-Жомарт Токаев.

– Поможет ли решить проблему строительство частных тюрем в рамках государственно-частного парт­нерства?

– Нет, не поможет. У меня еще в 2010 году выходила статья в юридическом издании «Частные тюрьмы – тупик карательной политики государства». Во-первых, монополия на функцию наказания принадлежит государству. Во-вторых, цель любого частного инвестора – получить прибыль. А это идет вразрез с соблюдением базовых прав человека.

В 2002 году я своими глазами видел, как работают частные тюрьмы в США. Это целые корпорации! Содержание одного заключенного в федеральной тюрьме США обходится в такую же сумму, как проживание человека в пятизвездочном отеле. Неудивительно, что собственники и сторонники частных тюрем лоббируют жесткие законы, лишь бы найти повод осудить человека.

Я глубоко убежден, что недопустимо приватизировать человеческие страдания. По мировым стандартам строительство и содержание одной тюрьмы обходится в ту же сумму, что строительство и содержание классического университета. Я уже говорил и снова повторю: нужно построить одно современное учреждение для уязвимых категорий осужденных хотя бы в виде пилотного проекта и опробовать в нем программы ресоциализации.

– Как Вы оцениваете республиканское гос­предприятие «Еңбек», призванное организовывать привлечение осужденных к труду?

– В Казахстане советского периода труд был одним из инст­рументов организации жизни за «колючкой». В современных условиях труд уже не абсолютизируется, а считается одним из средств исправления осуж­денных. Но он должен быть творческим, направленным на развитие личности. А для этого нужны современные технологии и производства, новые концептуальные подходы к организации труда, учитывающие мировой опыт.

Посмотрите, в каком состоя­нии находятся производства предприятия «Еңбек»! Многие напоминают поле сражения, оборудование изношено, технологически и морально устарело. Когда знакомишься с результатами прокурорской проверки предприятий «Еңбек» и «Еңбек-Өскемен», складывается впечатление, что они стали источниками обогащения их руководителей.

Во многих странах мира дейст­вует гибкий подход к занятости среди заключенных. В Италии государство предложило бизнесу выгодную программу, и инвесторы разместили свои предприятия не в странах Юго-Восточной Азии, а в тюрьмах. Поставили современное оборудование, обучили тюремный персонал и осуж­денных. И стали производить одежду и аксессуары всемирно известных брендов. Я сам видел сумки стоимостью 5–10 тысяч евро, изготовленные осужденными. Более того, когда истекает срок заключения, компания принимает их на работу уже на свободе. Люди могут начать жизнь с чистого листа.

У нас РГП «Еңбек» имеет определенные преференции, а это нередко способствует возникновению коррупционных рисков. Многие руководители предприятия уже осуждены за коррупцию.

О стандартах
и реалиях

– Как Вы относитесь к амнистии лиц, привлеченных к уголовной ответственности за преступления во время январских событий минувшего года?

– Те события стали настоящей трагедией и суровым испытанием для казахстанского общества и государства. Объективную правовую и политическую оценку им дал Президент Касым-Жомарт Токаев, он инициировал мудрое и взвешенное решение, направленное на предотвращение раскола в нашем обществе, на умиротворение страстей и примирение различных социальных интересов. Им стала амнистия как проявление государственного милосердия. Она затронула более полутора тысяч человек, причастных к тем трагическим январским событиям.

– Какие, на Ваш взгляд, существуют проблемы в бюджетной обеспеченности уголовно-исполнительной системы?

– Эти проблемы, к сожалению, есть. Не секрет, что наша уголовно-исполнительная система финансируется по остаточному принципу. Согласно официальным данным, на протяжении последних 10 лет на текущий ремонт пенитенциарных учреж­дений, 85% зданий которых изношено, был выделен 1% от необходимых средств. На одежду осужденным выделяется 70% от необходимого, на обмундирование сотрудников – 40%.

К сожалению, вопросы бюджетирования правоохранительных органов – это закрытая от общест­венности тема, публично не обсуждается. Я изучал данные по другим странам. Например, в Великобритании бюджет пенитенциарной системы равен четырем миллиардам евро, в Италии – трем миллиардам евро, в России – шести миллиардам евро. В Казахстане, увы, объем расходов на уголовно-исполнительную систему неизвестен.

По данным экспертов, в России, например, около 70% расходов уходит на административные нужды: зарплату, повышение квалификации персонала, другие статьи. Только около 20% средств расходуется на осужденных. В нашей стране, видимо, ситуация аналогичная. В 2022 году в местах лишения свободы на питание одного осужденного выделялось 1 260 тенге в сутки. Грубо говоря, на три доллара требовалось полноценно накормить взрослого человека в местах лишения свободы. Сделать это крайне затруднительно. Возникали конфликтные ситуации, страдала психологическая обстановка в местах лишения свободы и здоровье осужденных. На самом деле тюремному персоналу приходится работать в достаточно сложных условиях.

– Насколько острой остается проблема пыток и жестокого обращения в местах лишения свободы?

– К сожалению, это системная проблема. В свое время это отметил спецдокладчик ООН по вопросу о пытках Манфред Новак, посещавший Казахстан. Немало случаев, когда суды выносят приговоры сотрудникам правоохранительных органов именно за пытки. В 2021 году в Восточно-Казахстанской области были осуждены семь сотрудников учреждения 156⁄2, причастных к убийству заключенного. В 2016 году прогремело резонанс­ное дело Натальи Слекишиной: женщина, находясь в следственном изоляторе, подверглась сексуальному насилию со стороны должностного лица изолятора. В соответствии со стандартами ООН, сексуальное насилие, совершенное персоналом мест лишения свободы, квалифицируется в качестве пытки.

Январские события 2022 года выявили, подобно лакмусовой бумаге, проблемы неудовлетворительного состояния уровня безопасности осужденных, исключающего пытки. По официальной информации, к уголовной ответственности привлечены 29 сотрудников правоохранительных органов за пытки и жестокое обращение с задержанными.

Есть поручение Главы государства, чтобы в местах лишения свободы не было «слепых» зон. Все исправительные учреждения на 100% должны быть оснащены видеонаблюдением. Более того, уголовные дела о пытках рассматриваются специальными прокурорами, а максимальное наказание за это преступление увеличено с десяти лет лишения свободы до двенадцати.

– Как, на Ваш взгляд, нужно решать проблему борьбы с пытками?

– Решать нужно в комплексе. Уголовно-исполнительная сис­тема нашей страны уже более десятка лет находится в силовом ведомстве – Министерстве внутренних дел. Набивание кантиков, шагистика, регулярные построения и передвижения с песнями и речевками, короткие стрижки, одежда и обувь установленного образца – это грустная реальность наших пенитенциарных учреждений. В них сохраняется милитаризованный уклад содержания. Если обратиться к Уголовно-исполнительному кодексу, в нем вообще не предусмотрено деление осужденных на женский и мужской пол, словно женщин, отбывающих наказание, не существует. В этом наше законодательство существенно отстает от рекомендаций Бангкокских правил ООН, посвященных пост­криминальному контролю в отношении женщин.

Конечно, подход к исполнению наказания в виде лишения свободы нужно менять. Более десяти лет назад я писал о необходимости конвергенции пенитенциарных моделей: «тюремной» и «колонийской». Проблема актуальна и сегодня. В соответствии с рекомендациями международных стандартов необходимо создавать мультирежимные пенитенциарные учреждения смешанного, гибридного типа. Следует формировать новые ценностные ориентации сотрудников пенитенциарных учреждений, обучать их современным методам управления людьми. Важно развивать институт общественного контроля, в сфере которого действуют общественные наблюдательные комиссии, а с 2013 года – национальный превентивный механизм. Эти инструменты нужно постоянно совершенствовать.

В 2015 году мировым сообщест­вом был принят документ – Правила Нельсона Манделы, или минимальные стандарт­ные Правила ООН в отношении обращения с заключенными. Нельсон Мандела сам 27 лет находился в тюрьмах ЮАР как борец с апартеидом, поэтому ООН приняла решение назвать документ его именем. В соответствии с данным стандартом осужденные с первого дня должны готовиться к жизни на свободе, к ресоциализации. Было бы хорошо, если бы наша уголовно-исполнительная сис­тема и правоохранительные органы ориентировались на эти стандарты.

Беседовала
Галина Вологодская

https://kazpravda.kz/n/pochemu-ugolovno-ispolnitelnuyu-sistemu-kazahstana-mozhno-sravnit-s-utlym-sudenyshkom-bez-parusov-ob-etom-v-eksklyuzivnom-intervyu-kazahstanskoy-pravde-rasskazal-doktor-yuridicheskih-nauk-pravozashchitnik-chlen-obshchestvennogo-soveta-po-voprosam-deyatelnosti-organov-vnutrennih-del-rk-kuat-rahimberdin/